Вдова аятоллы - Страница 7

Внезапно Солтанех откинулся в кресле, прижав руку к груди. Дуглас Франкенхаймер, едва не чертыхаясь, с испугом нагнулся к нему, решив, что с иранцем случился сердечный приступ. Если тот преставится у них на руках, то это наверняка будет означать для них отставку. Но иранец по-своему понял его жест и, подняв голову, пробормотал:

— Господа, я вас прошу, я вас прошу, не уводите меня! Я вам все скажу.

Если бы Франкенхаймеру объявили, что он выиграл в гарлемской лотерее, он ликовал бы меньше. Но надо было ковать железо, пока горячо... Пододвинув стул поближе к старику, он спросил:

— Где вы встречали этих людей?

— Здесь, — признал иранец слабым голосом. — Они приходили сюда две недели назад.

— Вы знали их?

— Только одного.

— Его имя?

— Ардешир Нассири.

Гедеон Шуберт, сидя у него за спиной, быстро записывал все сказанное. Разумеется, для судебного дела это мало что значило, но для следствия было неоценимо...

— Кто он? Где он? Его адрес? — бросал Франкенхаймер возбужденно и нетерпеливо.

Голам Солтанех нервно потирал руки.

— Он, как и я, иранец, — произнес он, — из секты, которая преследовалась аятоллой Хомейни. Но Ардешир Нассири ради выгоды решил отречься от своих убеждений и помогать муллам преследовать других членов секты. Он стал одним из главных осведомителей Савама — секретной полиции аятоллы. Потом он покинул Иран, потому что члены секты хотели его убить, и стал выполнять задания Савама за границей. Мне неизвестно, где он жил в Нью-Йорке.

— А другие?

— Тот, с бритым черепом, — в прошлом борец, он работал на Савак, секретную полицию шаха. Это убийца. Когда режим сменился, муллы подобрали его. Он стократ заслуживал смерти, но был мастером пыток, а у них таких не хватало. Ему все простили, и он продолжал пытать, но уже других. Он задушил своими руками двух моих друзей в тюрьме «Эвин», в Тегеране.

— Его имя?

— Нарвиз Багхай.

— А третий, высокий усач?

— Этот, наверное, хуже всех, — обронил Солтанех. — Он работал плотником в Тебризе и всегда восхищался Хомейни. Когда муллы захватили власть, его назначили «религиозным комиссаром», дав поручение преследовать врагов режима... Раньше он был бедняком, а теперь стал очень богат, обобрав десятки людей. Он похищал и насиловал женщин, а потом посылал их солдатам на иракский фронт. Он заставил одну молодую женщину, дочь шахского офицера, отдаваться всем его друзьям. Она потом повесилась... Его так ненавидели в Тебризе, что люди аятоллы посоветовали ему уехать из страны...

Солтанех продолжал, и теперь его трудно было остановить.

— Этого зовут Гормуз Сангсар, он едва умеет читать и писать... Фанатично предан аятолле Хомейни.

— И вы согласились принять этих людей? — недоверчиво спросил полицейский. — Здесь ведь Нью-Йорк, а не Тегеран. Достаточно было позвонить в полицию, чтобы она защитила вас.

Солтанех с сожалением взглянул на него, затем поднялся и просеменил в угол комнаты. Он поднял стоявшую на полу, повернутую к стене картину и показал полицейским. Это был великолепный натюрморт французского художника семнадцатого века. Полотно было изрезано в нескольких местах.

— Вы не знаете этих людей, — сказал он. — Когда они пришли ко мне, Гормуз Сангсар направился прямо к этой картине, вынул из кармана бритву и сделал вот это. Он сказал, что это для того, чтобы я внимательней слушал их. В противном случае они все здесь разгромят.

— Но зачем вы их впустили сюда? — удивился Дуглас Франкенхаймер.

— Я думал, что Ардешир Нассири будет один. Он сообщил мне, что привез документы по импорту из Ирана...

— Как? — прервал его Франкенхаймер. — Вы сотрудничаете с Хомейни, человеком, который изгнал вас из вашей страны?

Голам Солтанех развел руками.

— Надо ведь жить. В Иране конфисковали все мое имущество, блокировали счета в банках. У меня больше нет ничего, кроме этой квартиры и этой обстановки, которую я постепенно продаю, чтобы иметь средства для жизни. Поэтому я начал дело, организовав торговлю с Ираном. Я поставляю туда сельскохозяйственные товары, удобрения и тому подобное...

— Понятно, — сказал неприятно пораженный полицейский. — Продолжайте.

Я не знаю, каким образом Ардешир Нассири узнал, что я получил для моего сына приглашение на этот вечер в «Эриа». Мой сын сейчас находится в Европе. Они потребовали, чтобы я отдал им это приглашение.

— И вы отдали?

— Да. Они мне сказали, что если я откажу, то больше не смогу вести никаких дел с Ираном. Что моего сына отыщут и убьют как неверного. Я поверил им. Они способны на все. Вспомните о заложниках в Тегеране... С другой стороны, они обещали, что если я помогу им, то аятолла Хомейни лично рассмотрит мое дело и что, возможно, мне разрешат вернуться в Иран. Вы знаете, у меня там семья, и потом, это моя страна...

Снова воцарилась тишина. Полицейские чувствовали, что на этот раз Солтанех говорил правду. Страх сделал свое дело. Теперь старик вызывал у них жалость. Он тоже был жертвой. Но сейчас, после стольких усилий, у них была, по крайней мере, нить, чтобы найти виновников бойни на Гудзон-стрит.

— А у вас нет никаких предположений относительно цели, которую они преследовали? — спросил Франкенхаймер.

Голам Солтанех покачал головой.

— Этого я не знаю.

Гедеон Шуберт спрятал записную книжку. Но у Дугласа Франкенхаймера был еще один вопрос.

— Вам не знакома женщина по имени Шарнилар Хасани?

— Нет, как мне кажется, — сказал иранец. — Мустафа Хасани был одним из самых близких к Хомейни людей. Возможно, у него был сын...

Заинтригованный, Гедеон Шуберт спросил: